облако тэгов
От номинатора:
«Забвения», названная в издательской аннотации повестью, а в предисловии – романом, состоит из небольших главок с задорными заголовками, но это совсем не такая уж весёлая книга, как может по заголовкам показаться. Истолкование этой вещи, понимание её содержания во многом зависит от внутреннего содержания читателя. Автор «Забвении» Илья Боровиков ещё десять лет назад удачным дебютом – детским романом-сказкой «Горожане солнца» – доказал, что его фантазия работает превосходно. «Горожане солнца» получили тогда премию «Заветная мечта» и запомнились читателю специфической, изощрённой странностью и усложнённым языком. Сказочная «Забвения» тоже странна…
В Гармонии (государстве, в котором живёт с женой Мартой и трудится локоть-менеджером правой руки герой романа Прокоп) граждане носят сЕртуки, снабжены индикаторами совести, ездят на фаФэтонах, на дух не переносят ничего металлического и периодически освобождаются от досадных и неприятных мыслей в специальных уборных-исповедальнях с помощью «отомницелей». Обстоятельства складываются так, что герой внезапно оказывается за пределами уютно-стерильной вселенной своего обитания. Диковинные события и встречи, которые его ждут, заставят и Прокопа, и читателя книги размышлять о всяческих сложных вещах. В первую очередь – о памяти, без наличия которой невозможно правильно осмыслить происходящее. Особенно, если это – трагическая память о большой войне и неродившейся дочери…
Говорят, что «сказка – ложь, да в ней намёк». Сказка у Ильи Боровикова получилась правдивая, но правда её – трагическая, сумасшедшая и жутковатая, а уж прозрачных намёков в «Забвении» более чем достаточно.
Валерий Иванченко:
Сюжет, в общих чертах, такой. Изнеженный офисный менеджер волею случая попадает в отряд копателей («военных археологов», как говорит в хвалебном предисловии Дмитрий Быков). Пережив неизбежный шок, он как-то приспосабливается, научается жить в лесу, знакомится с дикой девушкой, завоёвывает авторитет среди брутальных мужиков, переосмысливает ценности, восприняв правду о страшном военном прошлом, и возвращается назад, в беспамятную цивилизацию, совершенным революционером.
Изложен этот сюжет в виде тягучей сказки, напоминающей, по словам читавших, то «Алису в Зазеркалье», то «Кин-дза-дза», со стилистическими играми в духе Саши Соколова и с общей концепцией, не факт что ясной самому автору (к финалу он, такое впечатление, совсем запутывается в своём сказочном мире и не может вспомнить, что, собственно, собирался сказать).
Заметно влияние автора предисловия (которому старшая сестра автора романа приходится чуть ли не одноклассницей), в частности, видно некоторое сходство с его (автора предисловия) романом «ЖД» (коренное население, чьи предки воевали под знаками звезды, изображено здесь лесными древлянами, дебильными невдомёками и вонючими золотарями, хотя духовно они несравненно богаче беспамятных жителей Гармонии, на чьём «приличном» языке некогда говорили воевавшие под косыми крестами).
Читать книгу интересно, автор талантлив, он незаурядно пользуется языком и впечатляюще преобразует в сказку собственные впечатления. Хотя книга совершенно необязательная и что-то «главное» (о котором толсто намекает автор предисловия) там, при всём старании, отыскать нелегко.
Андрей Василевский:
Валерий Иванченко вспоминает роман Дмитрия Быкова «ЖД», а мне сразу вспомнилось, что живой щуп я уже встречал в известном фильме Александра Митты «Сказка странствий»: там разбойники похищают мальчика, у которого болит голова от золота, и как раз в качестве живого щупа его используют для поиска кладов.
Первая половина романа весьма хороша, я просто радовался. К словесной, так сказать, ткани у меня и дальше претензий нет. Но вторая половина книги не на столько убедительна, что ли, как обещала первая.
Чувствуется, что автору трудно распутать всё, что он сам накрутил в начале. Последняя треть, последняя четверть книги, ее финал получаются… ээээ... возможными, но не обязательными, избыточными. И одновременно – недостаточными. Остаются непроговоренными важные особенности созданного автором фантастического мира, но это можно списать на то, что повествование идет от первого лица и мы таким образом не можем знать больше, чем знает и понимает герой-рассказчик.
Объяснять с примерами, что у Боровикова не так, было бы слишком долго, а не читавшему книгу и вообще не объяснить. Поэтому обойдемся без спойлеров.
Попросту: Илья Боровиков больше стилист, чем сюжетослагатель. Бывает. Вот покойный Михаил Успенский в немалой степени был таким.
Надо бы мне прочитать и другие тексты Боровикова.
Повесть Ильи Боровикова существует в двух измерениях – это притча, воплощенная традиционными средствами социальной фантастики, и одновременно сказка. Соединившись, две этих составляющих порождают действительно мифологическое повествование, можно сказать, мистерию. В ней даже действует некое подобие Христа – если не Христа церкви, то Христа из «Двенадцать» Блока, которого называют «Сладчайший», и который обращает не воду в вино, но тротил в мед и порох в сахар.
Тема, выбранная Боровиковым помещает его повесть в самую сердцевину наших общественных дискуссий, ибо эта тема – историческая память. Конкретнее – память о Второй мировой войне.
Поднятые Боровиковым вопросы чрезвычайно интересны – о готовности общества и отдельного человека помнить свои прошлые ужасы и страдания , о коллективном вытеснении этой негативной памяти, об возникшем таким образом коллективном подсознании – месте хранения вытесненных воспоминаний. О не похороненных солдатских трупах и лежащем в земле оружии, о призраках людей, забывших как они погибли, о забвении того, что такое война. Ведь понятие «память» потому столь политически и всячески актуально последние 30 лет, что является точкой соединения истории (то есть социального: исторической науки, истории страны, национальной идентичности) и психологии (личного: память как высшая психическая функция).
Впрочем, притча про память у Боровикова разукрашена чисто сказочными мотивами – от привидений и оживших кукол до мертвецов, тычащих щупами из под земли.
Но несмотря на ожившие игрушки, вся повесть подчинена пафосу памяти и призыву помнить.
Хочется пару слов сказать о вызываемых «Забвенией» литературных ассоциациях. Прежде всего: государство Гармония (мифологизированная Германия) вписывается в ряд тех дистопий, которые выглядят как утопии со счастливым населением – но методы поддержания счастья в которых несколько тошнотворны. В этом ряду – прежде всего такие известные тексты, как «Дивный новый мир» Хаксли, «Приглашение на казнь» Набокова, «Возвращение со звезд» Лема. Набоков говорил про свой роман, что в нем изображается ведро доброжелательности с дохлой крысой на дне– именно такова Гармония, страна без памяти.
И вторая ассоциация – «Мифогенная любовь каст» Онофриева и Пепперштейна, наверное, самый известный в нашей литературе пример мифологизации Великой отечественной войны.
Наконец, присутствующая в «Забвении» романтика раскопов, черной археологии на местах боев, романтика добычи раритетов войны позволяет вспомнить «ЧЯП» Эдуарда Веркина, призера «Новых горизонтов» 2017 года, построенного на мифологии коллекционирования.
Возьмем на себя смелость сказать, что «Забвения» серьезнее «Мифогенной любви», хотя, быть может, выстроена и не столь изобретательно.
Несколько удивляет односторонняя, целиком «просоветская» настройка всей мифологической системы «Забвении». Даже став лишь костями в земле немцы остаются злом. Кости немецких солдат не хоронят, мифологический Лось попирает копытом их награды, души немецких солдат обречены на каторжные работы по сбору остатков оружия и т.д. Все честные люди и добрые духи в сказке Боровикова – на стороне покойных советских солдат.
И в конце главный герой берет винтовку и идет убивать немцев – то ли призраков, то ли развлекающихся «реконструкторов».
Неужели это все, чему учит память войны?
Счастливый функционер Прокоп внезапно вываливается из утопического оазиса в окружающую адскую антиутопию и становится живым миноискателем одичавшего лесного племени.
«Забвения» были бы вполне уместны в томике с названием типа «Нефантасты в фантастике». В таких антологиях, призванных выгодно оттенить разгул НФ-серий, маститые прозаики полвека назад пытались преподать достойный урок отвязным бороздителям космических просторов. Получалось неловко.
Похоже, Боровиков, как и те мастера культуры, искренне изобретал велосипед, не подозревая, что все остро взволновавшие его темы давно закрыты – Стругацкими (в ассортименте «Улитка на склоне», «Обитаемый остров», «Второе нашествие марсиан»), Лукиным («Сталь разящая») и Крапивиным (Корнелий из повести «Гуси-гуси, га-га-га» похож на Прокопа просто пугающе). Иначе объяснить почти святую простоту и страстность, отличающие «Забвения», тяжко. Будь слог полегче, а герой помоложе, роман напоминал бы стандартную янг-эдалт дистопию – как известно, YA как жанр именно что пережевывает НФ-стандарты золотого века под новое не знакомое с ними поколение. При этом современный YA вдохновляется англо-американскими и немножко советско-китайско-корейскими образами тоталитаризма, а Боровиков нашел дополнительный упор в немецко-фашистском секторе – но даже это сближает «Забвение» с советской классикой типа «Попытки к бегству», почти дословной цитатой из которого украшен финал «Забвений».
Правда, все перечисленные книги отличает кристальная ясность и почти чеканный слог, а Боровиков увлечен натужным выдуванием рыхлых словесных конструкций. Странно все это, в общем.
Прекрасный роман. Для меня его проблема в том, что когда разговор заходит о Великой Отечественной войне, о которой столько всего сказано и написано, то всякий сюжет, всякая деталь обрастает ворохом ненужных или неожиданных коннотаций. И в оценку вмешиваются личное отношение, какие-то другие прочитанные книги, свой опыт etc. А это усложняет задачу во много раз, всякая неясность увеличивается во много раз. То есть автору нужно продумать мир до каждой шестерёнки (здесь – веточки и листика), а тут этой продуманности я не наблюдаю. Моё наблюдение о том, что одна из составляющий сюжета похожа на фильм «Сказка странствий» оказалась давно раскрытой другими рецензентами, поэтому на этом я умолкаю.